Два веса, две мерки [Due pesi due misure] - Лев Вершинин

Что делать человеку без записной книжки? Разве что дать объявление в газету: не пишу, мол, не звоню, не отвечаю, потому что обобран до нитки, память моя на мели, энцефалограмма — на нуле.

Так что же это за жулик, которому наплевать на всех и вся, даже на себя самого? В полицейском участке мне разъяснили всю беспочвенность моих ожиданий: та порода воров, которую я себе воображал, давно уже вымерла. Одно время у уголовников были свои законы чести: им нравилось работать чисто, профессионально. Замки в автомашинах открывались без взламывания дверей, приемник вывинчивался отверткой, а не вырывался с корнем из щитка, сумки похищались с возвратом по почте бумаг и документов.

О, les voleurs d'antan[25] с беретом на голове и искрой человечности во взоре. Я вижу, как вы сортируете добычу, суете нос в чужие письма, разглядываете невинные амулеты и думаете про себя: не верни я эти бумаги, придется их владельцам опять выстаивать в очередях перед бесчисленными окошечками. Уголовники были людьми вне закона, но не чуждались отзывчивости. Сама кража представляла для них случай для мимолетного, но все же человеческого общения с потерпевшим. Присвоение денег подчас отходило на второй план перед возможностью возвратить все, что не интересовало грабителя: сложив ненужные вещи в пакет, он оставлял его где-нибудь на видном месте. Есть воры, на которых я ни за что бы не подал в суд, даже если бы застал их на месте преступления. Напротив, я охотно выпил бы с ними по рюмочке.

Раньше в уголовном мире царила строгая специализация: домушники сами никогда не угоняли машину, нужную им для вывоза краденого, они поручали это другим; специалист по ограблению ювелирных магазинов не занимался вскрытием машин на стоянке. В полиции говорили: «Да, он вор, но чистит только подвалы, в квартиры ни разу не забирался», или: «Он ворует запасные колеса и не интересуется автомобильными радиоприемниками».

Из специалистов ныне остались одни лишь карманники. Все остальные — примитивный народ, который загребает налево и направо, словно дворник, подметающий тротуары. Это необразованные, грубые люди, готовые на все. Ради пары перчаток они способны изуродовать вам машину.

Или же это озлобленные типы, которые не только обкрадывают, но и стремятся наказать тебя. Они угоняют роскошное авто, выхватывают сумочку из рук состоятельной дамы, а затем измываются над старой поздравительной телеграммой — этим символом благосостояния и мирной жизни.

Дорогой мой воришка, я думаю, что тебе не больше пятнадцати, раз ты не знаешь, что такое человеческие привязанности, записная книжка, воспоминания.

Ретроспектива

Не успел поезд набрать скорость, как тут же замедлил ход и вскоре со скрипом остановился. Мы в Рогоредо.

— Кто-нибудь улегся на рельсы, — говорит какой-то пассажир, не отрывая глаз от газеты.

Разумеется, это пассажир из обычного местного поезда, ведь все мы — ни рыба ни мясо; наш поезд неизвестно даже как называется — это не «стрела», не курьерский, не скорый. Публика здесь довольно разношерстная, хотя и без особых сословных отличий. Мы готовы спокойно ждать, когда пройдет встречный поезд.

Все продолжают невозмутимо читать газеты: мы и так должны благодарить бога, что поезд выехал из Милана с опозданием всего на десять минут. Привычка к задержкам (из-за встречного поезда, работ по строительству объездного пути, демонстраций в предместье большого города) отныне у всех в крови, она уже стала чем-то наследственным.

Спустя несколько минут кое-кто из пассажиров начинает посматривать на часы, выходить в коридор, спрашивать о причинах задержки. Другие высовываются в окно. Вернувшиеся объясняют: ничего особенного — подложили бомбу.

— А что, позвонил кто-нибудь? — спрашивает какая-то женщина.

— Да, позвонили, что в поезде — бомба, — отвечает один из осведомленных и снова погружается в чтение.

Подхожу к окну. На платформе в Рогоредо гуляют пассажиры. На моих глазах двое полицейских поднимаются в соседний вагон и вскоре выгружают из него чемодан, по-видимому ничейный. Они осторожно спускают его с платформы на землю. Оглядываюсь на соседей: на лицах никакого волнения, одно любопытство. Буквально никто не верит в трагический исход дела. Какой-то военный иронически комментирует действия перепуганных полицейских:

— Ну давай же, давай!

Вдруг события принимают совершенно иной оборот: из окна туалета доносится громкий женский вопль:

— Это мой, мой чемодан! Куда вы его потащили?

Волна смеха прокатывается по платформе, а полицейские, только что прикладывавшие ухо к чемодану в надежде уловить какой-нибудь подозрительный звук, чувствуют себя ни за что ни про что оставленными в дураках, но теперь уже и сами не могут удержаться от смеха и втаскивают чемодан обратно в вагон.

Мы снова усаживаемся на места. Мой сосед напротив, качая головой, говорит, что из-за чрезмерных предосторожностей можно иной раз попасть впросак, но если бомба подложена, то смейся не смейся, а она рано или поздно взорвется. Отовсюду доносится шум хлопающих дверей, но свистка к отправлению не слышно и поезд не движется. Кто-то начинает выходить из себя: чего мы ждем, раз бомба не обнаружилась в чемодане синьоры из туалета? Появляется проводник и объясняет: надо, мол, проверить путь между Рогоредо и Меленьяно. Вдруг поезд трогается, но идет тихо, не быстрей пешехода. Пассажиры недоуменно переглядываются, ощущая скорей раздражение, чем тревогу. Все тот же синьор напротив (он, должно быть, собаку съел на дорожных происшествиях со взрывами) предполагает, что полицейские сели на подножку локомотива и осматривают рельсы на тихом ходу.

— Наш вагон — испытательный, — добавляет он, — все остальные идут за нами.

Но даже упоминание об испытательном вагоне никого не трогает: все смотрят на часы, и разговор заходит о делах, которые не удастся сделать, об автобусе, который уже ушел, об отмене ужина в честь дня рождения дочери, о телефильме, к которому не поспеть.

— Поезда стали чем-то вроде трамвая, — замечает один из пассажиров, — домой возвращаешься на трамвае, даже если до дома двести километров.

И всем до лампочки эта бомба, которая того и гляди взорвется. Анонимное сообщение о заложенном в поезде тритоле представляется глупой выдумкой, чем-то вроде протеста демонстрантов, остановки из-за ремонта путей, сообщения громкоговорителя (слова из которого запали нам в голову, подобно фразам Карозелло): «Левантийский экспресс, ожидавшийся прибытием в девятнадцать пятнадцать, запаздывает на сорок пять минут».

Бомба касается как бы всех, но никого в отдельности. Примерно так же люди говорят, что не боятся смерти, потому что ни разу не побывали в ее когтях. В представлении каждого путешествие по железной дороге утрачивает свои реальные черты: главное — добраться до конечной станции, сопутствующие же неполадки, как бы серьезны ни были их причины, воспринимаются как помехи, вызывающие скорей недовольство, чем опасения. Мне вспоминается реакция людей в аэропортах на сообщение о том, что полет откладывается из-за тумана. Надо бы радоваться осторожности обслуживающего персонала: ведь благодаря ей летать практически безопасно. Однако пассажиры начинают ворчать: «Какой это туман? Просто испарения. Только бы водить нас за нос». Если бы в этот момент кто-нибудь из пилотов заявил о своей готовности взлететь несмотря ни на что, то от желающих не было бы отбоя. Раздражение сильнее страха, неотложные дела заставляют людей пойти на любой риск, лишь бы добиться своего.

Более получаса потребовалось, чтобы преодолеть те несколько километров, которые отделяют Рогоредо от Меленьяно. И когда поезд набрал наконец обычную скорость, то вряд ли можно было сказать, что кошмар кончился, — просто исчезла досада. А воспоминание о других трагически разбившихся поездах растворилось, словно дымка на горизонте: все мы остро переживаем только сиюминутные неприятности. Как утверждают, жизнь продолжается только потому, что так уж мы устроены.

Паоло Вилладжо

ТРЕНЕР ПО ТЕННИСУ{19}

Перевод Г. Богемского.

Новый тренер по теннису, с которым Фантоцци условился встретиться на спортплощадке своей фирмы, улыбаясь, бросился ему навстречу: лицо у него было доброе и симпатичное. Фантоцци тоже ему улыбнулся, но был немало смущен, когда тот, подойдя к нему, упал на колени, схватил его руку и с чувством поцеловал.

— Ну что вы делаете… Прошу вас, встаньте…

Взяв под мышки, он попытался его поднять.

— Нет-нет, — с жаром говорил тренер, — поймите, это искренне, это естественный порыв, клиент должен быть уверен, что я полностью в его распоряжении.

— Спасибо, спасибо, — бормотал Фантоцци; ему все еще было немножко не по себе.